«Советник разобрал игрушку, с удовольствием все показал и собрал снова, после чего он опять повеселел и подарил детям еще несколько человечков с золотыми головками, ручками и ножками из вкусного, душистого пряничного теста. Фриц и Мари очень были им рады».

Эрнст Теодор Амадей Гофман «Щелкунчик и Мышиный король»

Поздний предрождественский вечер. Дом немецкого советника медицины Штальбаума, у которого двое детей – Фриц и семилетняя Мари. Дети получили подарки и теперь расставляют их по полкам. Не знаю, подразумевал ли Гофман, что за окном в тот вечер тихо шел снег, но воображение дорисовывает именно такую, открыточную картину. А еще представляется глухой бой часов и благость, какая бывает под Рождество.

Читать далее →

Рождество на пороге. Полночную тишь
потревожить не смеет даже юркая мышь.
Стайка детских чулок, как положено, чинно
Санта-Клауса ждет у решетки каминной.

Ребятишкам в уютных и мягких кроватках
снится сахарный снег и Луна-мармеладка.
Я колпак нахлобучил, а мама – чепец:
взрослым тоже пора бы вздремнуть наконец…

Клемент Кларк Мур «Рождество на пороге, или Визит Санта-Клауса»

Как и многие родители, Клемент Кларк Мур – профессор греческой и восточной литературы Колумбийского университета (США) – любил на ночь читать своим детям стихи. Он подходил к этому ответственно, иногда сам придумывал сказочные поэмы – не для публики и не для печати, исключительно для своей семьи. Поэтому вряд ли профессор мог ожидать, что одно из его сочинений станет классикой и навсегда изменит представление о главном (со светской точки зрения) герое Рождества. Но так оно и вышло.

В начале XIX века о Санта-Клаусе были смутные представления. Скорее, он был тогда еще Святителем Николаем (Николаус-Никлаус-Клаус), чей образ на североамериканский континент привезли голландские колонисты. Персонаж как персонаж, не то чтобы известный и уж точно далекий от всеобщей любви. А между тем независимости Америки на тот момент не было еще и 50 лет. Молодая страна переживала время становления всего абсолютно и остро нуждалась в приметах самоидентификации. И тут случай со стихами Мура пришелся кстати.

Читать далее →

«Печенье блинов есть дело исключительно женское… Повара должны давно уже понять, что это есть не простое поливание горячих сковород жидким тестом, а священнодействие, целая сложная система, где существуют свои верования, традиции, язык, предрассудки, радости, страдания… Да, страдания… Если Некрасов говорил, что русская женщина исстрадалась, то тут отчасти виноваты и блины…»

Антон Чехов «Блины»

Май 1890 года Антон Чехов провел в Сибири. Суровый таежный край получился у него проездом – драматург направлялся на Сахалин по зову профессии. Как объяснял, «если я литератор, то мне нужно жить среди народа, а не на Малой Дмитровке с мангусом».

Эта поездка 30-летнего писателя по Сибири меньше всего напоминала приятный беззаботный вояж. Тонко-интеллигентный Чехов увидел имперскую жизнь России во всей ее обывательской роскоши, без пудры и блёра. И, естественно, от этого вдоволь натерпелся, все-таки жизнь среди народа – суровая и беспощадная: грязь, холод, грубость, глупость и бесконечно заманчивое «А не выпить ли водки?». С водкой все ясно, а вот с остальными гастрономическими традициями сибиряков не очень, потому что именно на них пришлись основные страдания Чехова.

Читать далее →

«Выпьем, покамест
Кубок наш жгуч:
Только кипучий
Сладостен ключ!»

Фридрих Шиллер «Пуншевая песня»

Для многих февраль – олимпийская финишная прямая на длинную дистанцию. Сил уже нет, и передвигаться остается на морально-волевых. Со мной все наоборот. Как только первый осенний лист прилипает к стеклу, меня нестерпимо тянет из серо-коричневой Москвы на север – чистый и белый, как глазурь на пряничном домике. Где зима действительно похожа на зиму: лес в снегу, морозный румянец, не теплее минус двадцати и яркие закаты.

В такое время особенно хочется теплого удовольствия, наполняющего сознание силой и радостью. Пунш в данном контексте – надежное средство, способное расшевелить, подбодрить и сподвигнуть, за что и получил всемирную славу.

Читать далее →